Ты слышишь ли меня? Литературно-художественный альманах - Виктор Елманов

– Может быть, может быть. А этот ваш Ярослав… он только усугубил ситуацию. Его авантюра провалилась, не начавшись. Она выждет эти две недели, и все равно уйдет в стазис. А энергия будет уже истрачена. Сколько она так протянет? Месяц? Два? А если бы она попала в общину сегодня, у нас был бы год. На то, чтобы придумать, как ее вытянуть. Я предлагаю запретить ему…

– Подождем.

– Чудес не бывает.

Что я здесь делаю? Лучи рассвета скользят по взлетной площадке. Стою у границы тени от челнока.

– Я знал, что ты придешь.

– Я только спросить. Зачем тебе это нужно? Тебе лично.

– Я, правда, многим обязан твоему старику. Да и все мы, если на то пошло. Но дело даже не в этом.

– В чем?

– А вот:

«…ничего не уходит просто.

Все живет в нас, углы и стены.

Мы, однажды покинув гнезда,

гнезда строим по старым схемам…»

Про нас, не находишь?

Господи, да что можно найти в этих встрепанных пыльных стихах? В древних моих архивах, по недоразумению не удаленных из сети…

– Пойдешь со мной?

Я посмотрела на громадину корабля. На всю жизнь. Господи, на всю жизнь… и без всяких шансов на положительный исход.

Еще настойчивей:

– Пойдешь со мной?

– Я не…

– Аня, Анечка. Это не вход, поверь мне. Это уже выход. Выход, понимаешь? Мы прилетели. Мы добрались… И у нас слишком мало времени, чтобы ждать. Сработает автоматика, система отключится, перейдет на энергосберегающий режим. Всех, кто еще спит, у кого не получилось проснуться, или кто не пожелал просыпаться, она упакует в стазис. А это уже отложенная смерть. Видишь, я ничего не скрываю. Совсем ничего. Ну, пойдешь?

– А что нужно делать?

– Давай руку и пошли.

У него оказалась холодная ладонь. Сухая, холодная.

Гул двигателей большого корабля не разрушает тишину – только подчеркивает ее, делает явной. В анабиозном отсеке пахнет лавандой и капельку – аптекой. Зеленоватые стены отражают свет.

– Проснулась. – В голосе психолога скользит тень удивления.

– Я же говорил, получится! Анька, ну ты меня напугала. Надо же быть такой упрямой ослицей…

– Папка?

– С возвращением.

– Пап, а Ярослав, он где? Он тоже здесь?

– Нет, родное сердце. Вот как раз он – там.

– Почему?

– А ты думаешь, ты одна такая упрямая? Есть и другие… кролики. Которых надо успеть вернуть.

– А если…

– Никаких «если». Ничего с ним не будет, с твоим Ярославом. Ничего. Вот увидишь!

Нина ВЕСЕЛОВА

БУМЕРАНГ

1

Если вы почти прожили жизнь и до сих пор считаете, что судьба наша в наших руках, то мне искренне жаль вас!

Так могла бы сказать Руся, несмотря на свои двадцать. И у неё были для такого заявления веские основания.

В тот день они договорились встретиться с подругой в Центральном доме литератора. Нет, они вовсе не были его завсегдатаями, да и жила тогда Руся не в Москве. Просто приехала по каким-то студенческим надобностям, и – повезло! – подвернулись билеты на интересный вечер.

Ещё стояла зима, но воздух в солнечный полдень уже наполнялся весенней истомой. Кровь в Русиных жилах бурлила и бунтовала, и ничего нельзя было с этим поделать. Впрочем, само по себе это не имело к случившемуся никакого отношения. Тем более что в тот предвечерний час в столице уже всерьёз подморозило, как всегда бывает в природе перед настоящим таянием.

Чтобы не замёрзнуть, Руся зашла в здание и стала поджидать подругу в фойе. Двери почти не закрывались, люди шли и шли и поспешно направлялись к гардеробу. Там даже скопилась небольшая очередь, и она не убывала, а росла. Обслуга брезгливо принимала пальто у простых смертных и, как подачку, швыряла номерки на барьер, зато знатных и нарядных встречала подобострастными улыбками и воркованием. Русе захотелось поскорее снять и спрятать свою старенькую курточку.

В тот момент, когда она раздумывала над этим, в людском потоке за окном возникла задержавшаяся подруга. Она извинительно жестикулировала и что-то говорила, а Руся в ответ кивнула. И тут же увидела… она глазам своим не поверила, потому что следом в двери зашёл он! Руся отпрянула к стене и обмерла с закрытыми глазами: это было невероятно!

Возможно ли объяснить, что он для неё значил! Тот, кто не пережил подобного, всё равно не поймёт, почему она ловила слухом в окружающем мире только его имя, выхватывала с газетной полосы только родное сочетание букв – его имя, засыпала и просыпалась только с одним словом на устах – с его именем. Он был реален и нереален, потому что недоступен, как бог. И вряд ли она посмела бы сама, по своей, не вышней воле, пойти ему навстречу. А теперь…

Теперь он, нахмуренный, деловой походкой прошагал к опустевшей раздевалке и отдал пальто. Руся видела это сквозь туман, застлавший глаза, и никак не могла разобрать, о чём пытается говорить с ней подруга. Слепо сунув курточку в гардероб, она так же машинально рванулась туда, где мелькала, удаляясь, его спина в сером пиджаке. Подруга схватила её за плечо, указывая на лестницу, по которой нужно было подниматься в зал, и на циферблат, где стрелки уже миновали назначенное время. Но Руся была невменяема, и что ей был ошеломлённый взгляд, которым её проводили? Всё это было из какой-то давней уже, прошлой жизни, не имевшей ни малейшего отношения к тому, что зачиналось теперь.

Потом, перебирая в памяти детали случившегося, Руся в ужасе спохватывалась, что ничего могло бы и не быть. Ведь она могла вовсе не приехать в Москву в этот день. Они могли не раздобыть нужных билетов. Да и подруга могла и должна была не опоздать, а потому они вовремя заняли бы места в зале и знать бы не знали, кто появился чуть позже в другом уголке старого особняка. Да и он – привели же его дела сюда именно в этот день и в этот час! Почему? Кто повелевал этим? Кто направлял и исправлял их обычные человеческие планы? Для чего?

Наверное, такие моменты и зовутся судьбоносными. Человеку предстоит самому выбрать своё будущее, чтобы после не на кого было пенять, кроме себя.

И Руся, не раздумывая, шагнула за ним. И тоже встала в очередь за кофе. Она могла бы быть следующей, сразу после него, но у неё не хватило отваги ощутить его столь близко.

Очень кстати между ними вклинилась полная томная дама в меховой накидке и засуетилась, разглядывая из-под очков ценники. Он явно тяготился этим заспинным соседством и постукивал о прилавок узловатыми пальцами. На приветствия отвечал лишь кивком, не желая вступать в разговоры, и, взяв две чашки кофе, удалился за пустой столик в углу зала.

Руся, ловившая каждый его жест, воодушевилась: можно успеть как бы ненароком сесть рядом! Но не тут-то было. Вальяжная дама впереди сначала долго тыкала лаковым ноготком в меню, соображая, что выбрать, затем неспешно копалась в сумочке, разыскивая разменные купюры, пока кто-то с конца очереди своими деньгами не помог женщинам разойтись.

А он в это время уже допил первую порцию! У Руси замерли дрожавшие коленные чашечки, а потом запрыгали ещё сильней. Подсесть к нему просто так, без кофе? Невозможно! Но и дождаться очереди не получалось. Из служебных дверей вдруг вынесли лотки со свежей продукцией, и кудрявая буфетчица, достав из-за уха чернильный карандаш, взялась за накладные. У Руси помутилось в голове: он допивал вторую чашку!

Она закрыла глаза и отёрла рукой вспотевший лоб. То ли это было замечено, то ли милостив тот, кто выше, но буфетчица подняла взор и спросила:

– Вам что?

И быстро выдала нужное.

Руся неслышно опустилась на стул рядом с ним. Никто третий не смог бы пристроиться за уединённым столиком, никто не мог ей теперь помешать. Опустив взор, она взяла в немеющие пальцы чашечку и поднесла её к губам. Содержимое колебалось в ней, как при маленьком шторме.

Он в это время залез в карман пиджака, вынул пачку сигарет и принялся распечатывать её.

Сейчас он сделает это, поднимется и уйдёт. Надо было решаться! И Руся, не узнав собственного голоса, спросила:

– Это не очень смешно, что у меня руки дрожат?

Он не понял сначала, что вопрос обращён к нему, затем пристально глянул Русе в глаза и ответил настороженно:

– Не смешно, нет… А что случилось?

Господи, и это он спрашивал, что случилось! Да она едва не упала в обморок, словно барышня из классического романа! Хотя, если верить писателям, девушки в те времена не могли себе позволить ничего, кроме как безвольно дожидаться решения своей женской участи. Руся на такое не согласилась бы. И теперь, когда всё зависело только от неё, она смирила в себе вдруг подступившие слабость и отчаяние, уставилась в коричневую тьму в чашке и молвила: